Писарев Дмитрий Иванович - Идеализм Платона
Дмитрий Иванович Писарев
Идеализм Платона
(Обозрение философской деятельности Сократа и Платона,
по Целлеру; составил Клеванов)
Есть такие привилегированные личности, которых имена пользуются
особенною, часто незаслуженною и не всегда лестною популярностью. Вы
встретите имя такой личности и в учебнике, и в собрании анекдотов для детей,
и, пожалуй, даже в прописях. Действительная физиономия этой личности от
частого употребления ее имени как-то стирается и заменяется каким-то
условным понятием; личность делается представителем целого типа или
воплощает в себе какое-нибудь отдельное качество и доводит его в себе до
небывалых и невозможных размеров. Кто, например, в дни детства или юношества
не воображал себе Баярда представителем рыцарства, хотя Баярд жил в такое
время, когда рыцарство, особенно во Франции, превращалось уже в анахронизм?
Кто не видел в Генрихе IV, короле французском, воплощения кротости и
какого-то простоватого добродушия? Кто не смотрел на Платона, Сократа и
Сенеку как на светила мира, воплотившие в себе всю мудрость греков и римлян?
Эти светила мира, эти фокусы добродетели прославляются в учебниках, в
которых, конечно, вы не найдете о них ничего, кроме возгласов, более или
менее бесцветных и риторичных. Не подражая голословности учебников, многие
серьезные исследования разделяют с ними подобострастное отношение к этим
избранным личностям. Ослепленные блеском имени, имеющего за себя
двухтысячелетний авторитет, исследователи, особенно немцы, проходя перед
этими личностями, обезоруживают свою критику, скромно потупляют взоры и
ограничиваются в отношении к ним ролью почтительного и аккуратного
передатчика. Видно, что над ними тяготеет авторитет предания и школы.
Излагая историю греческой философии, принято как-то относиться
покровительственно к элеатской школе, к Гераклиту и Демокриту, к Пифагору и
Анаксагору, потом с негодованием упомянуть о софистах, потом умилиться над
личностью и судьбою Сократа, поклониться в пояс Платону, его Димиургу {1} и
Идеям, назвать Аристотеля великим учеником его, часто несправедливым к
великому учителю, потом разругать Эпикура, посмеяться над скептиками и
выразить добродетельное сочувствие возвышенным доблестям стоиков. Это
принято; этого требуют интересы _нравственности_ {2} которую так ревниво
берегут многие псевдохудожники и многие действительные труженики на обширном
и так часто неблагодарном иоле науки. Эти нравственные воззрения, которые
чуть ли не две тысячи лет проводятся в книгах и рукописях, часто не имеющих
ни малейшего отношения к вопросам практической нравственности, поставили
Сократа и Платона на тот несокрушимый пьедестал, с которого я, конечно, не
попытаюсь свести почтенных стариков. Пусть они остаются на этих пьедесталах,
но только повыше, подальше от нас; пусть их идеи почитаются святынею,
непонятною и непригодною для нашего ветреного и безнравственного века и
поколения. Пусть их возвышенный идеализм служит предметом благоговения для
немногих избранных и пусть эти избранные гонят прочь непосвященную чернь,
которую так не любит фешенебельный Гораций {3} и в ряды которой охотно
вмешаемся мы и охотно вмешали бы нашего читателя. Но мы не шутим: мне
кажется, что книга г. Клеванова уже по выбору предмета может быть признана
высоко-бесполезною и бесполезно-высокою попыткою популяризировать то, что не
может и не должно быть популярно; кто хочет писать для всей читающей
публики, тот должен обработать предмет живою, самородною критикою, в
